| Das Elend der Philosophie Karl Marx (1847) | |||
| Downloading books is available only for authorized users | |||
| Downloading books is available only for authorized users | |||
| The Poverty of Philosophy | Нищета философии | ||
| § I. The Antithesis of Use Value and Exchange Value | § I. Противоположность между потребительной стоимостью и меновой стоимостью | ||
| “The capacity for all products, whether natural or industrial, to contribute to man’s subsistence is specifically termed use value; their capacity to be given in exchange for one another, exchange value.... How does use value become exchange value?... The genesis of the idea of (exchange) value has not been noted by economists with sufficient care. It is necessary, therefore, for us to dwell upon it. Since a very large number of the things I need occur in nature only in moderate quantities, or even not at all, I am forced to assist in the production of what I lack. And as I cannot set my hand to so many things, I shall propose to other men, my collaborators in various functions, to cede to me a part of their products in exchange for mine." (Proudhon, Vol. I, Chap.II) M. Proudhon undertakes to explain to us first of all the double nature of value, the “distinction in value,” the process by which use value is transformed into exchange value. It is necessary for us to dwell with M. Proudhon upon this act of transubstantiation. The following is how this act is accomplished, according to our author. A very large number of products are not to be found in nature, they are products of industry. If man’s needs go beyond nature’s spontaneous production, he is forced to have recourse to industrial production. What is this industry in M. Proudhon’s view? What is its origin? A single individual, feeling the need for a very great number of things, “cannot set his hand to so many things.” So many things to produce presuppose at once more than one man’s hand helping to produce them. Now, the moment you postulate more than one hand helping in production, you at once presuppose a whole production based on the division of labour. Thus need, as M. Proudhon presupposes it, itself presupposes the whole division of labour. In presupposing the division of labour, you get exchange, and, consequently, exchange value. One might as well have presupposed exchange value from the very beginning. But M. Proudhon prefers to go the roundabout way. Let us follow him in all his detours, which always bring him back to his starting point. In order to emerge from the condition in which everyone produces in isolation and to arrive at exchange, “I turn to my collaborators in various functions,” says M. Proudhon. I, myself, then, have collaborators, all with different function. And yet, for all that, I and all the others, always according to M. Proudhon’s supposition, have got no farther than the solitary and hardly social position of the Robinsons. The collaborators and the various functions, the division of labour and the exchange it implies, are already at hand. To sum up: I have certain needs which are founded on the division of labour and on exchange. In presupposing these needs, M. Proudhon has thus presupposed exchange, exchange value, the very thing of which he purposes to “note the genesis with more care than other economists.” M. Proudhon might just as well have inverted the order of things, without in any way affecting the accuracy of his conclusions. To explain exchange value, we must have exchange. To explain exchange, we must have the division of labour. To explain the division of labour, we must have needs which render necessary the division of labour. To explain these needs, we must “presuppose” them, which is not to deny them – contrary to the first axiom in M. Proudhon’s prologue: “To presuppose God is to deny him.” (Prologue, p.1) How does M. Proudhon, who assumes the division of labour as the known, manage to explain exchange value, which for him is always the unknown? “A man” sets out to “propose to other men, his collaborators in various functions,” that they establish exchange, and make a distinction between ordinary value and exchange value. In accepting this proposed distinction, the collaborators have left M. Proudhon no other “care” than that of recording the fact, or marking, of “noting” in his treatise on political economy “the genesis of the idea of value.” But he has still to explain to us the “genesis” of this proposal, to tell us finally how this single individual, this Robinson (Crusoe), suddenly had the idea of making “to his collaborators” a proposal of the type known and how these collaborators accepted it without the slightest protest. M. Proudhon does not enter into these genealogical details. He merely places a sort of historical stamp upon the fact of exchange, by presenting it in the form of a motion, made by a third party, that exchange be established. That is a sample of the “historical and descriptive method” of M. Proudhon, who professes a superb disdain for the “historical and descriptive methods” of the Adam Smiths and Ricardos. Exchange has a history of its own. It has passed through different phases. There was a time, as in the Middle Ages, when only the superfluous, the excess of production over consumption, was exchanged. There was again a time, when not only the superfluous, but all products, all industrial existence, had passed into commerce, when the whole of production depended on exchange. How are we to explain this second phase of exchange – marketable value at its second power? M. Proudhon would have a reply ready-made: Assume that a man has “proposed to other men, his collaborators in various functions,” to raise marketable value to its second power. Finally, there came a time when everything that men had considered as inalienable became an object of exchange, of traffic and could be alienated. This is the time when the very things which till then had been communicated, but never exchanged; given, but never sold; acquired, but never bought – virtue, love, conviction, knowledge, conscience, etc. – when everything, in short, passed into commerce. It is the time of general corruption, of universal venality, or, to speak in terms of political economy, the time when everything, moral or physical, having become a marketable value, is brought to the market to be assessed at its truest value. How, again, can we explain this new and last phase of exchange – marketable value at its third power? M. Proudhon would have a reply ready-made: Assume that a person has “proposed to other persons, his collaborators in various functions,” to make a marketable value out of virtue, love, etc., to raise exchange value to its third and last power. We see that M. Proudhon’s “historical and descriptive method" is applicable to everything, it answers everything, explains everything. If it is a question above all of explaining historically “the genesis of an economic idea,” it postulates a man who proposes to other men, “his collaborators in various functions,” that they perform this act of genesis and that is the end of it. We shall hereafter accept the “genesis” of exchange value as an accomplished act; it now remains only to expound the relation between exchange value and use value. Let us hear what M. Proudhon has to say: “Economists have very well brought out the double character of value, but what they have not pointed out with the same precision is its contradictory nature; this is where our criticism begins. ... “It is a small thing to have drawn attention to this surprising contrast between use value and exchange value, in which economists have been wont to see only something very simple: we must show that this alleged simplicity conceals a profound mystery into which it is our duty to penetrate.... “In technical terms, use value and exchange value stand in inverse ratio to each other." If we have thoroughly grasped M. Proudhon’s thought the following are the four points which he sets out to establish: 1. Use value and exchange value form a “surprising contrast,” they are in opposition to each other. 2. Use value and exchange value are in inverse ratio, in contradiction, to each other. 3. Economists have neither observed nor recognized either the opposition or the contradiction. 4. M. Proudhon’s criticism begins at the end. We, too, shall begin at the end, and, in order to clear the economists from M. Proudhon’s accusations, we shall let two sufficiently well-known economists speak for themselves. SISMONDI: “It is the opposition between use value and exchange value to which commerce has reduced everything, etc.” (Etudes, Volume II, p.162, Brussels edition) LAUDERDALE: “In proportion as the riches of individuals are increased by an augmentation of the value of any commodity, the wealth of the society is generally diminished; and in proportion as the mass of individual riches is diminished, by the diminution of the value of any commodity, its opulence is generally increased.” (Recherches sur la nature et l’origine de la richesse publique; translated by Langentie de Lavaisse, Paris 1808 (p.33)) Sismondi founded on the opposition between use value and exchange value his principal doctrine, according to which diminution in revenue is proportional to the increase in production. Lauderdale founded his system on the inverse ratio of the two kinds of value, and his doctrine was indeed so popular in Ricardo’s time that the latter could speak of it as of something generally known. “It is through confounding the ideas of value and wealth, or riches that it has been asserted, that by diminishing the quantity of commodities, that is to say, of the necessaries, conveniences, and enjoyments of human life, riches may be increased.” (Ricardo, Principles de l’économie politique translated by Constancio, annotations by J. B. Say. Paris 1835; Volume II, chapter Sur la valeur et les richesses) We have just seen that the economists before M. Proudhon had “drawn attention" to the profound mystery of opposition and contradiction. Let us now see how M. Proudhon explains this mystery after the economists. The exchange value of a product falls as the supply increases, the demand remaining the same; in other words, the more abundant a product is relatively to the demand, the lower is its exchange value, or price. Vice versa: The weaker the supply relatively to the demand, the higher rises the exchange value or the price of the product supplied: in other words, the greater the scarcity in the products supplied, relatively to the demand, the higher the prices. The exchange value of a product depends upon its abundance or its scarcity; but always in relation to the demand. Take a product that is more than scarce, unique of its kind if you will: this unique product will be more than abundant, it will be superfluous, if there is no demand for it. On the other hand, take a product multiplied into millions, it will always be scarce if it does not satisfy the demand, that is, if there is too great a demand for it. These are what we should almost call truisms, yet we have had to repeat them here in order to render M. Proudhon’s mysteries comprehensible. “So that, following up the principle to its ultimate consequences, one would come to the conclusion, the most logical in the world, that the things whose use is indispensable and whose quantity is unlimited should be had for nothing, and those whose utility is nil and whose scarcity is extreme should be of incalculable worth. To cap the difficulty, these extremes are impossible in practice: on the one hand, no human product could ever be unlimited in magnitude; on the other, even the scarcest things must perforce be useful to a certain degree, otherwise they would be quite valueless. Use value and exchange value are thus inexorably bound up with each other, although by their nature they continually tend to be mutually exclusive.” (Volume I, p. 39) What caps M. Proudhon’s difficulty? That he has simply forgotten about demand, and that a thing can be scarce or abundant only in so far as it is in demand. The moment he leaves out demand, he identifies exchange value with scarcity and use value with abundance. In reality, in saying that things “whose utility is nil and scarcity extreme are of incalculable worth,” he is simply declaring that exchange value is merely scarcity. “Scarcity extreme and utility nil” means pure scarcity. “Incalculable worth” is the maximum of exchange value, it is pure exchange value. He equates these two terms. Therefore exchange value and scarcity are equivalent terms. In arriving at these alleged “extreme consequences,” M. Proudhon has in fact carried to the extreme, not the things, but the terms which express them, and, in so doing, he shows proficiency in rhetoric rather than in logic. He merely rediscovers his first hypotheses in all their nakedness, when he thinks he has discovered new consequences. Thanks to the same procedure he succeeds in identifying use value with pure abundance. After having equated exchange value and scarcity, use value and abundance, M. Proudhon is quite astonished not to find use value in scarcity and exchange value, nor exchange value in abundance and use value; and seeing that these extremes are impossible in practice, he can do nothing but believe in mystery. Incalculable worth exists for him, because buyers do not exist, and he will never find any buyers, so long as he leaves out demand. On the other hand, M. Proudhon’s abundance seems to be something spontaneous. He completely forgets that there are people who produce it, and that it is to their interest never to lose sight of demand. Otherwise, how could M. Proudhon have said that things which are very useful must have a very low price, or even cost nothing? On the contrary, he should have concluded that abundance, the production of very useful things, should be restricted if their price, their exchange value is to be raised. The old vine-growers of France in petitioning for a law to forbid the planting of new vines; the Dutch in burning Asiatic spices, in uprooting clove trees in the Moluccas, were simply trying to reduce abundance in order to raise exchange value. During the whole of the Middle Ages this same principle was acted upon, in limiting by laws the number of journeymen a single master could employ and the number of implements he could use. (See Anderson, History of Commerce.) (A. Anderson, An Historical and Chronological Deduction of the Origin of Commerce from the Earliest Accounts to the Present Time. First edition appeared in London in 1764. p. 33) After having represented abundance as use value and scarcity as exchange value – nothing indeed is easier than to prove that abundance and scarcity are in inverse ratio – M. Proudhon identifies use value with supply and exchange value with demand. To make the antithesis even more clear-cut, he substitutes a new term, putting “estimation value” instead of exchange value. The battle has now shifted its ground, and we have on one side utility (use value, supply), on the other side, estimation (exchange value, demand). Who is to reconcile these two contradictory forces? What is to be done to bring them into harmony with each other? Is it possible to find in them even a single point of comparison? “Certainly,” cries M. Proudhon, “there is one – free will. The price resulting from this battle between supply and demand, between utility and estimation will not be the expression of eternal justice." M. Proudhon goes on to develop this antithesis. “In my capacity as a free buyer, I am judge of my needs, judge of the desirability of an object, judge of the price I am willing to pay for it. On the other hand, in your capacity as a free producer, you are master of the means of execution, and in consequence, you have the power to reduce your expenses." (Volume I, p. 41) And as demand, or exchange value, is identical with estimation, M. Proudhon is led to say: “It is proved that it is man’s free will that gives rise to the opposition between use value and exchange value. How can this opposition be removed, so long as free will exists? And how can the latter be sacrificed without sacrificing mankind?" (Volume I, p. 41) Thus there is no possible way out. There is a struggle between two as it were incommensurable powers, between utility and estimation, between the free buyer and the free producer. Let us look at things a little more closely. Supply does not represent exclusively utility, demand does not represent exclusively estimation. Does not the demander also supply a certain product or the token representing all products – viz., money; and as supplier, does he not represent, according to M. Proudhon, utility or use value? Again, does not the supplier also demand a certain product or the token representing all product – viz., money? And does he not thus become the representative of estimation, of estimation value or of exchange value? Demand is at the same time a supply, supply is at the same time a demand. Thus M. Proudhon’s antithesis, in simply identifying supply and demand, the one with utility, the other with estimation, is based only on a futile abstraction. What M. Proudhon calls use value is called estimation value by other economists, and with just as much right. We shall quote only Storch (Cours d’economie politique, Paris 1823, pp.48 and 49). According to him, needs are the things for which we feel the need; values are things to which we attribute value. Most things have value only because they satisfy needs engendered by estimation. The estimation of our needs may change; therefore the utility of things, which expresses only the relation of these things to our needs, may also change. Natural needs themselves are continually changing. Indeed, what could be more varied than the objects which form the staple food of different peoples! The conflict does not take place between utility and estimation; it takes place between the marketable value demanded by the supplier and the marketable value supplied by the demander. The exchange value of the product is each time the resultant of these contradictory appreciations. In final analysis, supply and demand bring together production and consumption, but production and consumption based on individual exchanges. The product supplied is not useful in itself. It is the consumer who determines its utility. And even when its quality of being useful is admitted, it does not exclusively represent utility. In the course of production, it has been exchanged for all the costs of production, such as raw materials, wages of workers, etc., all of which are marketable values. The product, therefore, represents, in the eyes of the producer, a sum total of marketable values. What he supplies is not only a useful object, but also and above all a marketable value. As to demand, it will only be effective on condition that it has means of exchange at its disposal. These means are themselves products, marketable value. In supply and demand, then, we find on the one hand a product which has cost marketable values, and the need to sell; on the other, means which have cost marketable values, and the desire to buy. M. Proudhon opposes the free buyer to the free producer. To the one and to the other he attributes purely metaphysical qualities. It is this that makes him say: “It is proved that it is man’s free will that gives rise to the opposition between use value and exchange value.” (Volume I, p. 41) The producer, the moment he produces in a society founded on the division of labour and on exchange (and that is M. Proudhon’s hypothesis), is forced to sell. M. Proudhon makes the producer master of the means of production; but he will agree with us that his means of production do not depend on free will. Moreover, many of these means of production are products which he gets from the outside, and in modern production he is not even free to produce the amount he wants. The actual degree of development of the productive forces compels him to produce on such or such a scale. The consumer is no freer than the producer. His judgment depends on his means and his needs. Both of these are determined by his social position, which itself depends on the whole social organisation. True, the worker who buys potatoes and the kept woman who buys lace both follow their respective judgments. But the difference in their judgements is explained by the difference in the positions which they occupy in the world, and which themselves are the product of social organisation. Is the entire system of needs on estimation or on the whole organisation of production? Most often, needs arise directly from production or from a state of affairs based on production. Thus, to choose another example, does not the need for lawyers suppose a given civil law which is but the expression of a certain development of property, that is to say, of production? It is not enough for M. Proudhon to have eliminated the elements just mentioned from the relation of supply and demand. He carries abstraction to the furthest limits when he fuses all producers into one single producer, all consumers into one single consumer, and sets up a struggle between these two chimerical personages. But in the real world, things happen otherwise. The competition among the suppliers and the competition among the demanders form a necessary part of the struggle between buyers and sellers, of which marketable value is the result. After having eliminated competition and the cost of production, M. Proudhon can at his ease reduce the formula of supply and demand to an absurdity. “Supply and demand,” he says, “are merely two ceremonial forms that serve to bring use value and exchange value face to face, and to lead to their reconciliation. They are the two electric poles which, when connected, must produce the phenomenon of affinity called exchange." (Volume I, pp.49 and 50) One might as well say that exchange is merely a “ceremonial form” for introducing the consumer to the object of consumption. One might as well say that all economic relations are “ceremonial forms” serving immediate consumption as go-betweens. Supply and demand are neither more nor less relations of a given production than are individual exchanges. What, then, does all M. Proudhon’s dialectic consist in? In the substitition for use value and exchange value, for supply and demand, of abstract and contradictory notions like scarcity and abundance, utility and estimation, one producer and one consumer, both of them knights of free will. And what was he aiming at? At arranging for himself a means of introducing later on one of the elements he had set aside, the cost of production, as the synthesis of use value and exchange value. And it is thus that in his eyes the cost of production constitutes synthetic value or constituted value. | «Способность всех продуктов, создаваемых самой природой или производимых промышленностью, служить для поддержания человеческого существования носит особое название потребительной стоимости. Способность же их обмениваться друг на друга называется меновой стоимостью… Каким же образом потребительная стоимость делается меновой стоимостью?.. Происхождение идеи стоимости» (меновой) «не было с достаточной тщательностью выяснено экономистами; поэтому нам необходимо остановиться на этом пункте. Taк как очень многие нужные мне предметы существуют в природе лишь в ограниченном количестве или даже не существуют вовсе, то я принуждён способствовать производству того, чего мне недостаёт; а так как я не могу один взяться за производство такой массы вещей, то я предложу другим людям, моим сотрудникам по различным родам деятельности, уступить мне часть производимых ими продуктов в обмен на продукт, производимый мной» (Прудон, т. I, гл. 2). Г-н Прудон задаётся целью прежде всего выяснить нам двойственную природу стоимости, «различие внутри стоимости», процесс, который делает из стоимости потребительной стоимость меновую. Нам приходится остановиться вместе с г-ном Прудоном на этом акте пресуществления. Вот каким образом, по мнению нашего автора, совершается этот акт. Весьма большое количество продуктов не даётся природой, а производится только промышленностью. Раз потребности превосходят количество продуктов, доставляемых самой природой, то человек оказывается вынужденным прибегнуть к промышленному производству. Что же такое эта промышленность, по предположению г-на Прудона? Каково её происхождение? Отдельный человек, нуждающийся в очень большом количество вещей, «не может один взяться за производство такой массы вещей». Многообразие потребностей, требующих удовлетворения, предполагает многообразие вещей, подлежащих производству, — без производства нет продуктов; а многообразие подлежащих производству вещей уже предполагает участие в их производстве более чем одного человека. Но коль скоро вы допускаете, что производством занимается более чем один человек, вы уже целиком предположили производство, основанное на разделении труда. Таким образом, предполагаемая г-ном Прудоном потребность сама предполагает разделение труда во всём его объёме. Допуская разделение труда, вы допускаете наличие обмена, а, следовательно, и меновой стоимости. С таким же точно правом можно было бы с самого начала предположить существование меновой стоимости. Но г-н Прудон предпочёл совершить движение по кругу. Последуем за ним во всех его изворотах, которые постоянно будут приводить нас опять к его исходной точке. Чтобы выйти из того порядка вещей, где каждый производит в одиночку, и чтобы прийти к обмену, «я обращаюсь», — говорит Прудон, — «к моим сотрудникам по различным родам деятельности». Итак, я имею сотрудников, которые все занимаются различными родами деятельности, хотя мы — я и все другие, — по предположению г-на Прудона, ещё не выходим тем самым из положения изолированных и оторванных от общества Робинзонов. Сотрудники и различные роды деятельности, разделение труда и обмен, подразумеваемый этим разделением труда, — всё это просто-напросто падает с неба. Резюмируем: я имею потребности, основанные на разделении труда и обмене. Предполагая эти потребности, г-н Прудон тем самым предполагает уже существование обмена и меновой стоимости, «происхождение» которой он как раз хотел «выяснить с большей тщательностью, чем другие экономисты». Г-н Прудон мог бы с таким же правом перевернуть порядок вещей, не нарушая этим самым правильности своих заключений. Чтобы объяснить меновую стоимость, нужен обмен. Чтобы объяснить обмен, нужно разделение труда. Чтобы объяснить разделение труда, нужно существование потребностей, которые вызывают необходимость разделения труда. Чтобы объяснить эти потребности, нужно их «предположить», что не значит, однако, отрицать их, в противоположность первой аксиоме пролога г-на Прудона: «Предполагать бога — значит отрицать его» (пролог, стр. I). Каким же образом г-н Прудон, который предполагает разделение труда известным, объясняет с его помощью меновую стоимость, которая всё ещё остаётся для него чем-то неизвестным? «Человек» решается «предложить другим людям, своим сотрудникам по различным родам деятельности», установить обмен и провести различие между потребительной стоимостью и меновой стоимостью. Соглашаясь на предложение признать это различие, сотрудники оставляют г-ну Прудону только одну «заботу»: констатировать совершившийся факт, отметить, «занести» в свой политико-экономический трактат «происхождение идеи стоимости». Однако нам-то он всё ещё должен объяснить «происхождение» этого предложения, должен, наконец, сказать, каким образом этому единичному человеку, этому Робинзону, внезапно пришла в голову идея сделать «своим сотрудникам» подобного рода предложение и почему эти сотрудники приняли его предложение без всякого протеста. Г-н Прудон не входит в эти генеалогические подробности. Он просто прикладывает к факту обмена нечто вроде исторической печати, представляя его в виде предложения, которое могло бы быть сделано третьим лицом, старающимся установить этот обмен. Вот образец «исторического и описательного метода» г-на Прудона, выражающего своё гордое презрение к «историческому и описательному методу» всяких Адамов Смитов и Рикардо. Обмен имеет свою собственную историю. Он прошёл через различные фазы. Было время, как, например, в средние века, когда обменивался только излишек, избыток производства над потреблением. Было ещё другое время, когда не только излишек, но и все продукты, вся промышленная жизнь оказались в сфере торговли, когда всё производство целиком стало зависеть от обмена. Как объяснить эту вторую фазу обмена — возведение меновой стоимости в её вторую степень? У г-на Прудона на это нашёлся бы вполне готовый ответ: предположите, что тот или иной человек «предложил другим людям, своим сотрудникам по различным родам деятельности», возвести меновую стоимость в её вторую степень. Наконец, пришло время, когда всё, на что люди привыкли смотреть как на неотчуждаемое, сделалось предметом обмена и торговли и стало отчуждаемым. Это — время, когда даже то, что дотоле передавалось, но никогда не обменивалось, дарилось, но никогда не продавалось, приобреталось, но никогда не покупалось, — добродетель, любовь, убеждение, знание, совесть и т. д., — когда всё, наконец, стало предметом торговли. Это — время всеобщей коррупции, всеобщей продажности, или, выражаясь терминами политической экономии, время, когда всякая вещь, духовная или физическая, сделавшись меновой стоимостью, выносится на рынок, чтобы найти оценку, наиболее соответствующую её истинной стоимости. Каким образом объяснить ещё эту новую и последнюю фазу обмена — меновую стоимость в её третьей степени? У г-на Прудона и на это нашёлся бы вполне готовый ответ: предположите, что некто «предложил другим людям, своим сотрудникам по различным родам деятельности», сделать из добродетели, любви и т. д. меновую стоимость — возвести меновую стоимость в её третью и последнюю степень. Как видите, «исторический и описательный метод» г-на Прудона на всё годится, на всё отвечает и всё объясняет. Особенно же в тех случаях, когда дело идёт о том, чтобы объяснить исторически «зарождение какой-нибудь экономической идеи», г-н Прудон предполагает человека, который предлагает другим людям, своим сотрудникам по различным родам деятельности, совершить этот акт зарождения, и вопрос исчерпан. Отныне мы принимаем «зарождение» меновой стоимости за совершившийся факт; теперь нам остаётся только выяснить отношение меновой стоимости к потребительной стоимости. Послушаем г-на Прудона. «Экономисты очень ясно обнаружили двойственный характер стоимости; но они не выяснили с такой же отчётливостью её противоречивой природы; здесь-то и начинается наша критика… Недостаточно отметить этот поразительный контраст между потребительной стоимостью и меновой стоимостью, контраст, на который экономисты привыкли смотреть, как на вещь очень простую: следует показать, что эта мнимая простота скрывает в себе глубокую тайну, в которую мы обязаны проникнуть… Выражаясь техническим языком, мы можем сказать, что потребительная стоимость и меновая стоимость находятся в обратном отношении друг к другу». Если мы хорошо уловили мысль г-на Прудона, то вот те четыре пункта, которые он берётся установить: 1) Потребительная стоимость и меновая стоимость составляют «поразительный контраст», образуют противоположность друг другу. 2) Потребительная стоимость и меновая стоимость находятся в обратном отношении друг к другу, во взаимном противоречии. 3) Экономисты не заметили и не познали ни их противоположности, ни противоречия. 4) Критика г-на Прудона начинается с конца. Мы также начнём с конца и, чтобы снять с экономистов обвинения, возводимые на них г-ном Прудоном, предоставим слово двум довольно видным экономистам. Сисмонди: «Противоположность между потребительной стоимостью и меновой стоимостью — к этой последней торговля свела все вещи» и т. д. («Очерки», т. II, стр. 162, брюссельское издание[1]). Лодердель: «Как общее правило, национальное богатство» (потребительная стоимость) «уменьшается, по мере того как — с возрастанием меновой стоимости — увеличиваются индивидуальные богатства; а по мере того как эти последние в силу понижения меновой стоимости уменьшаются, национальное богатство, как правило, увеличивается» («Исследования о природе и происхождении национального богатства». Перевод Лажанти де Лаваиса. Париж, 1808[2]). На противоположности между потребительной стоимостью и меновой стоимостью Сисмонди построил своё главное учение, согласно которому уменьшение дохода пропорционально возрастанию производства. Лодердель построил свою систему на принципе обратного отношения между двумя родами стоимости, и его доктрина была даже настолько популярна во времена Рикардо, что последний мог говорить о ней, как о чём-то всем известном. «Вследствие смешения понятий меновой стоимости и богатства» (потребительной стоимости) «пытались утверждать, что богатство может быть увеличено путём уменьшения количества товаров, т. е. необходимых, полезных или приятных для жизни вещей» (Рикардо. «Начала политической экономии», перевод Констансио, с примечаниями Ж. Б. Сэя. Париж, 1835, т. II, глава «О стоимости и богатстве»[3]). Мы видим, что экономисты до г-на Прудона «отметили» глубокую тайну противоположности и противоречия. Посмотрим теперь, как г-н Прудон объясняет, в свою очередь, эту тайну после экономистов. Если спрос остаётся неизменным, то меновая стоимость продукта понижается по мере того, как растёт предложение; другими словами, чем изобильнее продукт по отношению к спросу, тем ниже его меновая стоимость или его цена. Vice versa (Наоборот): чем слабее предложение по отношению к спросу, тем выше делается меновая стоимость или цена предлагаемого продукта; другими словами, чем более редки предлагаемые продукты по отношению к спросу, тем более они дороги. Меновая стоимость продукта зависит от его изобилия или от его редкости, но всегда по отношению к спросу. Предположите продукт более чем редкий, даже единственный в своём роде, — этот единственный продукт будет более чем изобилен, он будет излишен, если на него нет спроса. Наоборот, предположите, что какого-нибудь продукта имеются миллионы штук, — он всё-таки будет редок, если его не хватает для удовлетворения спроса, т. е. если на него существует слишком большой спрос. Эти истины, мы бы сказали, почти банальны, однако нам нужно было их воспроизвести здесь, чтобы сделать понятными тайны г-на Прудона. «Таким образом, следуя принципу вплоть до его конечных выводов, можно прийти к самому логичному в мире заключению: те вещи, употребление которых необходимо и количество которых безгранично, не должны цениться ни во что; те же вещи, полезность которых равна нулю, а редкость достигает крайних пределов, должны иметь бесконечно высокую цену. Наше затруднение довершается ещё тем, что практика не допускает этих крайностей: с одной стороны, ни один производимый человеком продукт никогда не может по своему количеству увеличиваться до бесконечности; с другой стороны, самые редкие вещи в какой-то степени должны быть полезными, без чего они не могли бы иметь никакой стоимости. Потребительная стоимость и меновая стоимость остаются, таким образом, фатально связанными одна с другой, хотя по своей природе они постоянно стремятся исключить друг друга» (т. I, стр. 39). Чем же, собственно, довершается затруднение г-на Прудона? Тем, что он просто-напросто забыл о спросе и о том, что какая-нибудь вещь может быть редкой или изобильной лишь постольку, поскольку на неё существует спрос. Оставляя спрос в стороне, он отождествляет меновую стоимость с редкостью, а потребительную стоимость — с изобилием. В самом деле, говоря, что «вещи, полезность которых равна нулю, а редкость достигает крайних пределов, имеют бесконечно высокую цену», — он просто выражает ту мысль, что меновая стоимость есть не что иное, как редкость. «Крайняя редкость и равная нулю полезность» — это редкость в чистом виде. «Бесконечно высокая цена» — это максимум меновой стоимости, меновая стоимость в чистом виде. Между этими двумя терминами он ставит знак равенства. Итак, меновая стоимость и редкость суть равнозначные термины. Приходя к этим мнимым «крайним выводам», г-н Прудон в действительности доводит до крайности не вещи, а только термины, служащие для их выражения, и этим самым обнаруживает гораздо бо́льшую способность к риторике, чем к логике. Он лишь снова находит свои первоначальные гипотезы во всей их наготе, в то время как думает, что обрёл новые выводы. Благодаря тому же самому приёму ему удаётся отождествить потребительную стоимость с изобилием в его чистом виде. Поставив знак равенства между меновой стоимостью и редкостью, между потребительной стоимостью и изобилием, г-н Прудон очень изумляется, не находя ни потребительной стоимости в редкости и меновой стоимости, ни меновой стоимости в изобилии и потребительной стоимости; и так как он видит затем, что практика не допускает этих крайностей, то ему остаётся только верить в тайну. Бесконечно высокая цена существует, по мнению г-на Прудона, именно потому, что нет покупателей, и он никогда их не найдёт, пока он отвлекается от спроса. С другой стороны, изобилие г-на Прудона представляет собой, по-видимому, нечто самопроизвольно возникающее. Он совершенно забывает, что есть люди, которые создают это изобилие и в интересах которых — никогда не терять из виду спроса. В противном случае, как мог бы г-н Прудон утверждать, что очень полезные вещи должны иметь чрезвычайно низкую цену или даже ничего не стоить? Он, напротив, должен был бы прийти к заключению, что необходимо ограничить изобилие, сократить производство очень полезных вещей, если хотят повысить их цену, их меновую стоимость. Старинные французские виноградари, добивавшиеся издания закона, который запретил бы разведение новых виноградников, точно так же, как и голландцы, сжигавшие азиатские пряности и выкорчёвывавшие гвоздичные деревья на Молуккских островах, желали просто-напросто уменьшить изобилие, чтобы этим поднять меновую стоимость. В продолжение всего средневековья люди действовали по тому же самому принципу, ограничивая законами число подмастерьев, которых мог иметь у себя один мастер, и число инструментов, которые он мог употреблять. (См. Андерсон, «История торговли»[4].) Представив изобилие как потребительную стоимость и редкость как меновую стоимость, — нет ничего легче, как доказать, что изобилие и редкость находятся в обратном отношении друг к другу, — г-н Прудон отождествляет потребительную стоимость с предложением, а меновую стоимость — со спросом. Чтобы сделать антитезу ещё более резкой, он совершает подмену терминов, ставя на место меновой стоимости «стоимость, определяемую мнением». Таким образом, борьба переносится на другую почву, и мы имеем, с одной стороны, полезность (потребительную стоимость, предложение), а с другой стороны — мнение (меновую стоимость, спрос). Как примирить эти две противоположные силы? Как привести их к согласию? Можно ли найти у них хотя бы один общий обеим пункт? Конечно, восклицает г-н Прудон, такой общий пункт имеется: это — свобода решения. Цена, которая явится результатом этой борьбы между спросом и предложением, между полезностью и мнением, не будет выражением вечной справедливости. Г-н Прудон продолжает развивать эту антитезу: «В качестве свободного покупателя я — судья моих потребностей, судья пригодности предмета, судья цены, которую я хочу дать за него. С другой стороны, вы в качестве свободного производителя являетесь господином над средствами изготовления предмета и, следовательно, вы имеете возможность сокращать ваши издержки» (т. I, стр. 41). А так как спрос или меновая стоимость тождественны с мнением, то г-н Прудон вынужден сказать: «Доказано, что именно свободная воля человека и вызывает противоположность между потребительной стоимостью и меновой стоимостью. Как разрешить эту противоположность, пока будет существовать свободная воля? И как пожертвовать свободной волей, не жертвуя человеком?» (т. I, стр. 41). Таким образом, нельзя прийти ни к какому результату. Существует борьба между двумя, так сказать, несоизмеримыми силами, между полезностью и мнением, между свободным покупателем и свободным производителем. Взглянем на вещи несколько ближе. Предложение не представляет собой исключительно полезности, спрос не представляет исключительно мнения. Разве тот, кто предъявляет спрос, не предлагает также какого-нибудь продукта или денег — знака, служащего представителем всех продуктов? А предлагая их, разве он не представляет, согласно г-ну Прудону, полезности или потребительной стоимости? С другой стороны, разве тот, кто предлагает, не предъявляет, в свою очередь, спроса на какой-либо продукт или на деньги — на знак, представляющий все продукты? И не делается ли он, таким образом, представителем мнения, стоимости, определяемой мнением, или меновой стоимости? Спрос есть в то же время предложение, предложение есть в то же время спрос. Таким образом, антитеза г-на Прудона, попросту отождествляющая предложение с полезностью, а спрос с мнением, покоится лишь на пустой абстракции. То, что г-н Прудон называет потребительной стоимостью, другие экономисты точно с таким же правом называют стоимостью, определяемой мнением. Мы укажем только на Шторха («Курс политической экономии», Париж, 1823, стр. 48 и 49[5]). Согласно Шторху, потребностями называются вещи, в которых мы чувствуем потребность; стоимостями — вещи, которым мы приписываем стоимость. Большинство вещей имеет стоимость только потому, что они удовлетворяют таким потребностям, которые порождены мнением. Мнение о наших потребностях может меняться, поэтому и полезность вещей, выражающая только отношение этих вещей к нашим потребностям, также может меняться. Да и сами естественные потребности постоянно меняются. В самом деле, какое большое различие существует между главными предметами питания разных народов! Борьба завязывается не между полезностью и мнением: она завязывается между меновой стоимостью, которую требует продавец, и меновой стоимостью, которую предлагает покупатель. Меновой стоимостью продукта является каждый раз равнодействующая этих, противоречащих друг другу, оценок. В последнем счёте предложение и спрос ставят лицом к лицу производство и потребление, но производство и потребление, основанные на индивидуальном обмене. Предлагаемый продукт полезен не сам по себе. Его полезность устанавливается потребителем. И если даже за продуктом признана полезность, то он всё-таки представляет не одну только полезность. В ходе производства продукт обменивался на все издержки производства, как, например, на сырьё, заработную плату рабочих и т. д., словом, на такие вещи, которые все являются меновыми стоимостями. Следовательно, продукт представляет в глазах производителя некоторую сумму меновых стоимостей. Производитель предлагает не только полезный предмет, но и, кроме того и прежде всего, некоторую меновую стоимость. Что касается спроса, то он действителен только при том условии, если имеет в своём распоряжении средства обмена. Эти средства, в свою очередь, суть продукты, меновые стоимости. Таким образом, в предложении и спросе мы находим на одной стороне продукт, на который затрачены меновые стоимости, и потребность продать этот продукт; на другой стороне — средства, на которые также затрачены меновые стоимости, и желание купить. Г-н Прудон противопоставляет свободного покупателя свободному производителю; и тому и другому он придаёт чисто метафизические качества. Это и побуждает его заявить: «Доказано, что именно свободная воля человека и вызывает противоположность между потребительной стоимостью и меновой стоимостью». Производитель, если только он производит в обществе, основанном на разделении труда и на обмене, — а именно таково предположение г-на Прудона, — вынужден продавать. Г-н Прудон делает производителя господином над средствами производства; но он согласится с нами, что не от свободной воли зависят его средства производства. Даже более: эти средства производства в значительной части являются продуктами, получаемыми производителем извне, и при современном производстве он не свободен даже настолько, чтобы производить продукты в желательном ему количестве. Современная степень развития производительных сил обязывает его производить в таком-то и таком-то масштабе. Потребитель не более свободен, чем производитель. Его мнение основывается на его средствах и его потребностях. И те и другие определяются его общественным положением, которое зависит, в свою очередь, от организации общества в целом. Конечно, и рабочий, покупающий картофель, и содержанка, покупающая кружева, оба следуют своему собственному мнению. Но различие их мнений объясняется различием положения, занимаемого ими в обществе, а это различное положение в обществе является продуктом организации общества. На чём основывается вся система потребностей — на мнении или на всей организации производства? Чаще всего потребности рождаются прямо из производства или из положения вещей, основанного на производстве. Мировая торговля почти целиком определяется не потребностями индивидуального потребления, а потребностями производства. Точно так же, если взять другой пример, мы спросим: не предполагает ли потребность в нотариусах существования данного гражданского права, представляющего собой только выражение определённой ступени в развитии собственности, т. е. определённой ступени в развитии производства? Г-н Прудон не довольствуется тем, что из отношения между спросом и предложением он устранил только что упомянутые нами элементы. Он доводит абстракцию до последних пределов, сливая всех производителей в одного-единственного производителя, а всех потребителей в одного-единственного потребителя и заставляя эти два химерических лица вступать в борьбу друг с другом. Но в реальном мире дело происходит иначе. Конкуренция среди представителей предложения и конкуренция среди представителей спроса составляет необходимый элемент борьбы между покупателями и продавцами, борьбы, результатом которой является меновая стоимость. Устранив издержки производства и конкуренцию, г-н Прудон может, к своему удовольствию, привести к абсурду формулу спроса и предложения. «Предложение и спрос», — говорит он, — «суть не что иное, как две церемониальные формы, служащие для того, чтобы поставить лицом к лицу потребительную стоимость и меновую стоимость и вызвать их примирение. Это два электрических полюса, соединение которых должно вызывать явление сродства, называемое обменом» (т. I, стр. 49–50). С таким же правом можно было бы сказать, что обмен есть только «церемониальная форма», необходимая для того, чтобы поставить лицом к лицу потребителя и предмет потребления. С таким же правом можно было бы сказать, что все экономические отношения суть «церемониальные формы», при посредстве которых совершается непосредственное потребление. Предложение и спрос — не в большей и не в меньшей степени, чем индивидуальный обмен, — представляют собой отношения данного производства. Итак, в чём же состоит вся диалектика г-на Прудона? В подмене понятий потребительной стоимости и меновой стоимости, спроса и предложения такими абстрактными и противоречивыми понятиями, как редкость и изобилие, полезность и мнение, один производитель и один потребитель, причём оба последние оказываются рыцарями свободной воли. А к чему он хотел прийти таким путём? К тому, чтобы сохранить себе возможность ввести позднее один из им же самим устранённых элементов, — а именно издержки производства, — в качестве синтеза потребительной стоимости и меновой стоимости. Именно таким путём издержки производства и конституируют в его глазах синтетическую, или конституированную, стоимость. [1] Маркс цитирует книгу: Simonde de Sismondi. «Études sur l'économie politique». T. I–II, Bruxelles, 1837–1838 (Симонд де Сисмонди. «Очерки политической экономии». Тт. I — II, Брюссель, 1837–1838). — 29. [2] Lauderdale. «Recherches sur la nature et l'origine de la richesse publique». Traduit de l'anglais, par E. Lagentie de Lavaïsse. Paris, 1808, p. 33. — 29. [3] D. Ricardo. «Des principes de l'économie politique et de l'impot». Traduit de l'anglais par F.-S. Constancio, avec des notes explicatives et critiques par J.-B. Say. T. II, Paris, 1835, p. 65 (Д. Рикардо. «О началах политической экономии и налогового обложения». Перевод с английского Ф. С. Констансио, с пояснительными и критическими примечаниями Ж. Б. Сэя. Т. II, Париж, 1835, стр. 65). — 29. [4] Имеется в виду книга: A. Anderson. «An Historical and Chronological Deduction of the Origin of Commerce from the Earliest Accounts to the Present Time» (А. Андерсон. «Исторический и хронологический очерк происхождения торговли от самых ранних сведений о ней до настоящего времени»). Первое издание вышло в Лондоне в 1764 году. — 31. [5] H. Storch. «Cours d'économie politique, ou Exposition des principes qui déterminent la prospérité des nations». T. I–IV, Paris, 1823 (А. Шторх. «Курс политической экономии, или Изложение начал, определяющих благоденствие народов». Тт. I–IV, Париж, 1823). Маркс ссылается на I том. — 32. | ||
| Next chapter | |||