| Menschliches, Allzumenschliches: Ein Buch für freie Geister Friedrich Wilhelm Nietzsche (1878) | |||
| Downloading books is available only for authorized users | |||
| Downloading books is available only for authorized users | |||
| Человеческое, слишком человеческое: Книга для свободных умов | Human, All Too Human: A Book for Free Spirits | ||
| 1 | 1. | ||
| Довольно часто и всегда с большим удивлением мне говорили, что есть что-то общее и отличительное во всех моих произведениях. Начиная с “Рождения трагедии” вплоть до недавно опубликованного “Пролога к философии будущего”: все они содержат – говорили мне – западни и сети для неосторожных птиц и едва ли не постоянный незаметный призыв к перевороту всех привычных оценок и ценимых привычек. Как? Все это только – человеческое, слишком человеческое? К этому вздоху приводит чтение моих произведений; читатель испытывает некоторого рода пугливость и недоверие даже к морали, более того, его немало искушает и поощряет к защите худших вещей мысль: а что, если это – только наилучшим образом оклеветанные вещи? Мои произведения называли школой подозрения, еще более – школой презрения, к счастью, также школой мужества и даже дерзости. И действительно, я и сам не думаю, чтобы кто-то когда-либо глядел на мир с таким глубоким подозрением, как я, и не только в качестве случайного адвоката дьявола, но и – выражаясь богословски – в качестве врага и допросчика Бога; и кто угадывает хоть что-нибудь из последствий всякого глубокого подозрения – из озноба и тревог одиночества, на которые осуждает всякая безусловная различность взора, - тот поймет также, как часто, чтобы отдохнуть от себя и как бы временно забыть себя, я тащился приютиться где-либо – в какой-либо почтительности, или вражде, или научности, или шаловливости, или глупости, а также почему, когда я не находил того, что мне было нужно, мне приходилось искусственно овладевать им, подделывать и сочинять себе это (- и разве поэты делали когда-либо что другое? и для чего же и существует все искусство на свете?). Но что мне было всегда нужнее всего для моего лечения и самовосстановления, так это вера, что я не одинок в этом смысле, что мой взор не одинок, - волшебное чаяние родства и равенства во взоре и вожделении, доверчивый покой дружбы, слепота вдвоем, без подозрений и знаков вопроса, наслаждение внешностью, поверхностью, близким и ближайшим – всем, что имеет цвет,, кожу и видимость. Может быть, в этом отношении меня можно уличить в кое-каком “искусстве” и признать тонким фальшивомонетчиком; уличить, например, в том, что я намеренно-умышленно закрывал глаза на шопенгауэровскую слепую волю к морали в ту пору, когда я уже ясно различал в делах морали, а также что я обманывал себя насчет неизлечимого романтизма Рихарда Вагнера, как если бы он был началом, а не концом; а также насчет греков, а также насчет немцев и их будущности – и, может быть, наберется еще целый длинный список этих “также”? – Но допустим, что все это так, что во всем этом можно с полным основанием уличить меня; что же вы знаете, что можете вы знать о том, сколько хитрости самосохранения, сколько разума и высшей предосторожности содержится в таком самообмане -–и сколько лживости мне еще нужно, чтобы я мог всегда сызнова позволять себе роскошь моей правдивости? Довольно, я еще живу; а жизнь уж так устроена, что она основана не на морали; она ищет заблуждения, она живет заблуждением… но не правда ли? я опять уже принялся за свое, начал делать то, что делаю всегда, - я, старый имморалист и птицелов, - говорить безнравственно, вненравственно, “по ту сторону добра и зла”? | I HAVE been told frequently, and always with great surprise, that there is something common and distinctive in all my writings, from the Birth of Tragedy to the latest published Prelude to a Philosophy of the Future. They all contain, I have been told, snares and nets for unwary birds, and an almost perpetual unconscious demand for the inversion of customary valuations and valued customs. What? Everything only —human—all-too-human? People lay down my writings with this sigh, not without a certain dread and distrust of morality itself, indeed almost tempted and encouraged to become advocates of the worst things : as being perhaps only the best disparaged ? My writings have been called a school of suspicion and especially of disdain, more happily, also, a school of courage and even of audacity. Indeed, I myself do not think that any one has ever looked at the world with such a profound suspicion; and not only as occasional Devil's Advocate, but equally also, to speak theologically, as enemy and impeacher of God ; and he who realises something of the consequences involved, in every profound suspicion, something of the chills and anxieties of loneliness to which every uncompromising difference of outlook condemns him who is affected therewith, will also understand how often I sought shelter in some kind of reverence or hostility, or scientificality or levity or stupidity, in order to recover from myself, and, as it were, to obtain temporary self-forgetfulness ; also why, when I did not find what I needed, I was obliged to manufacture it, to counterfeit and to imagine it in a suitable manner (and what else have poets ever done? And for what purpose has all the art in the world existed ?). What I always required most, however, for my cure and self-recovery, was the belief that I was not isolated in such circumstances, that I did not see in an isolated manner—a magic suspicion of relationship and similarity to others in outlook and desire, repose in the confidence of friendship, a blindness in both parties without suspicion or note of interrogation, an enjoyment of foregrounds, and surfaces of the near and the nearest, of all that has colour, epidermis, and outside appearance. Perhaps I might be reproached in this respect for much " art " and fine false coinage ; for instance, for voluntarily and knowingly shutting my eyes to Schopenhauer's blind will to morality at a time when I had become sufficiently clear-sighted about morality ; also for deceiving myself about Richard Wagner's incurable romanticism, as if it were a beginning and not an end ; also about the Greeks, also about the Germans and their future and there would still probably be quite a long list of such alsos? Supposing however, that this were all true and that I were reproached with good reason, what do you know, what could you know as to how much artifice of self-preservation, how much rationality and higher protection there is in such self-deception,—and how much falseness I still require in order to allow myself again and again the luxury of my sincerity ? . . . In short, I still live ; and life, in spite of ourselves, is not devised by morality ; it demands illusion, it lives by illusion . . . but— There ! I am already beginning again and doing what I have always done, old immoralist and bird-catcher that I am,—I am talking un-morally, ultra-morally, " beyond good and evil " ? . . . | ||
| Next chapter | |||